Пересечения маршрутов Никиты Бетехтина

18 марта 2020

За последние несколько лет сменилось режиссёрское поколение: те, кого совсем недавно называли молодыми режиссёрами, перешли в категорию зрелых, а прежние студенты театральных школ вполне отчётливо заявили о себе. За новыми молодыми интересно наблюдать – следить за тем, как они развиваются: как меняется их мышление, как формируется театральный язык – и, поскольку мы ровесники, постоянно соотносить эти метаморфозы с собой.

1.jpg748  Никита Бетехтин. Фото Ф. Подлесного.

Несколько лет назад я делала с Никитой Бетехтиным интервью по скайпу, когда московский театр «СТУДИЯ.project» привозила его «Грозу» на гастроли в Новосибирск, а он в это время ставил «Летние осы кусают нас даже в ноябре» в Кемеровской драме. Тогда на вопрос об ориентирах в профессии он ответил: «Я убеждён, что молодой режиссёр должен учиться прежде всего у режиссёров своего поколения, поэтому моё внимание приковано к тому, что делают Вика Печерникова, Дима Акриш, Егор Матвеев, Айдар Заббаров – ребята, которые выпускались вместе со мной».

В 2016 году Бетехтин окончил режиссёрский факультет ГИТИСа – мастерскую Леонида Хейфеца, потом учился в магистратуре под руководством Виктора Рыжакова в Школе-студии МХАТ, участвовал во многих театральных лабораториях, поставил более десяти спектаклей в московских и региональных театрах, а в прошлом сезоне начал работать штатным режиссёром Красноярского ТЮЗа.

В интервью он часто объясняет, чем объединено наше поколение: тем, что в детстве мы оказались предоставлены сами себе, потому что родителям приходилось много работать. Тогда не было мобильных телефонов и интернета, и с утра до вечера можно было пропадать во дворах. В отличие от тех, кто родился в нулевые, мы помним, что такое брать книги в библиотеке и писать конспекты от руки, а ещё мы застали время, когда в школе было правоведение, где объясняли основы Конституции Российской Федерации. Бетехтин считает, что мы выросли с ощущением свободы, поэтому так остро переживаем, когда эту свободу пытаются отобрать.

Он много работает с современной драматургией. Среди его спектаклей «Чёрная коробка» по пьесе Павла Пряжко, «Рождество» Антона Лоскутова, «Летние осы кусают нас даже в ноябре» Ивана Вырыпаева, «Серёжа очень тупой» Дмитрия Данилова, «Мама, мне оторвало руку» Маши Конторович. Нынешний театральный сезон начался с постановки «Солнечной линии» Вырыпаева в нижегородском Центре театрального мастерства. Несколько лет подряд Бетехтин участвует в фестивале молодой драматургии «Любимовка». Два года назад делал читку пьесы «Лабрум» Максима Досько, а в прошлом году – «Пол это лава, а Маша шалава» Маши Конторович, а в этом – «Рейп ми» Ирины Васьковской.

03.jpg751  К. Ковбас (Мужчина), Т. Максимова (Женщина). «Рождество». Центр имени Вс. Мейерхольда. Фото Е. Краевой.

Работая с новыми текстами, он пытается понять, чем же отличается наше настоящее. Например, в спектакле «Серёжа очень тупой» в новосибирском «Старом доме» Бетехтин обдумывает, можем ли мы сегодня чувствовать себя в безопасности, если в любой момент на нашем пороге готовы появиться курьеры и впихнуть нам непонятную посылку. Такие размышления, разумеется, связаны с судебными делами, которые всё время множатся, не проходит дня, чтобы в социальных сетях не было сообщений об очередном процессе. Но постановки Бетехтина остросоциальными не назовёшь, это не театр прямого высказывания, который предъявляет зрителю факты. Он, скорее, изучает внутреннюю жизнь человека и говорит о том, как человек чувствует себя в алогичном мире, о чём он думает, когда выходит на улицу, что заставляет его испытывать страх, или вызывает тревогу.

Однако актуальная повестка в спектаклях Бетехтина всегда связана с экзистенцией. Как правило, герои его спектаклей – одиночки, которых режиссёр ставит в оппозицию остальным персонажам. Самый явный пример – «Гроза» театра «СТУДИЯ.projrct», где Катерина  Надежды Лариной расхаживает  по сцене в рваной шали, открыто говорит то, что думает и не собирается идти против своей природы, притворяясь кем-то другим. Катерина у Бетехтина противостоит власти «салонного» мира Кабанихи, кружевного, вычурного, где всё окутано красотой винтажных вещей, но при этом безжизненно и мрачно. В «Омон Ра» по роману Виктора Пелевина, поставленному в Русском театре Эстонии, космонавт Омон Кривомазов (Дан Ершов) застревает в жерновах Системы, которая ради всеобщего блага, отправляет команду на поверхность Луны, ценой жизни молодых парней, естественно. В странных сновидческих картинах мимо него проплывают его товарищи – за их спинами ангельские крылья из металла; слепой ссыхающийся полковник в инвалидном кресле, жаждущий молодой крови; медведь, бессменный символ нашей страны, то с топором наперевес, то в туфлях и пуховой шали, он же катит продавленную кушетку, на которой качается бюст Ленина с проломленной головой. Все эти персонажи без устали напоминают Омону о том, как важна его миссия, ведь всему миру нужно показать советскую мощь, но он понимает, что не хочет становиться героем, а значит, вываливается из Системы и теперь идёт против неё.

02.jpg751  «Омон Ра». Сцена из спектакля. Русский театр Эстонии. Фото Н. Алхазова.

Но рефлексия на исторические темы в работах Бетехтина встречается нечасто. «Омон Ра», как и «Чёрная коробка» (об этом спектакле чуть позже), среди его постановок – скорее, исключения. На прошлое режиссёр всегда смотрит через призму настоящего и прокладывает чёткий маршрут к сегодняшнему дню.

Разлад между героем и обществом проявляется в спектаклях для подростков. Штатный режиссёр Красноярского ТЮЗа, Никита Бетехтин активно осваивает эту нишу.

04.jpg750  «Оливер Твист». Сцена из спектакля. Красноярский ТЮЗ. Фото Ф. Подлесного.

Главный герой его «Оливера Твиста» – мальчик, который живёт среди отбросов общества, но ни за что не хочет быть преступником. Он отказывается от привычного в этой среде ремесла, чтобы сохранить себя. Его исключительность показана даже внешне: другие дети в работном доме, которые, вероятно, выберут лёгкий путь, – все на одно лицо, точнее, вместе лиц у них маски неваляшек с глазами навыкат и глуповатой улыбкой, и только Оливер (Юрий Киценко) здесь с «человеческим» лицом.

05.jpg779  «Оливер Твист». Сцена из спектакля. Красноярский ТЮЗ. Фото Ф. Подлесного.

В этом спектакле Никита Бетехтин и художник Надя Скоморохова создают комикс. Портал сцены разделён на две части: в нижнем происходит смена плоскостей с нарисованными стенами, или заборами, а сверху на проекции плывут клубы дыма из фабричных труб, летят чёрные птицы, испачканные сажей, и проносятся косые линии дождя. Время от времени возникает визуальный обман и кажется, что портал сцены – это поверхность листа, разделённого на несколько больших квадратов, по которому перемещаются фигурки людей. Большинство персонажей двигаются вдоль линии рампы, как будто они действительно расположены на плоскости.  Механические действия – внешняя характеристика стариков в клыкастых масках со сморщенными лицами, которые приносят младенца в работный дом, и полицейских в масках Гая Фокса – с ними Оливер сталкивается на улице, и они ничего не делают, когда мальчика похищают. Герой здесь окружён ненастоящими, картонными людьми, которых артисты наделяют одной чертой, играют одной краской, из-за чего они превращаются в элементы созданных на сцене картинок.

08.jpg751  Е. Кайзер (Машка). «Мама, мне оторвало руку». Красноярский ТЮЗ. Фото Ф. Подлесного.

В спектакле «Мама, мне оторвало руку» Машка (Елена Кайзер) выглядит типичным подростком, а вокруг неё собираются странные существа. Как заметила Анна Банасюкевич, «для героини… родственники не просто скучные, малопонятные люди, они – монстры из фильмов, комиксов, снов девочки. Её озабоченная женским счастьем тётя говорит так, будто зевает крокодил, а сама ползёт к Маше на четвереньках, волосы закрывают лицо, как у кошмарной девочки из японского ужастика «Звонок». Сверстники Маши – космические пришельцы. Они дефилируют по сцене-подиуму в блестящих футуристических костюмах, а она в простом свитере и шапке с единорогом на их фоне самой себе кажется слишком простой и неинтересной. Идея стать моделью, хоть бы и без руки, в спектакле возникает из-за потребности вписаться в эту компанию, стать такой же классной и почувствовать себя своей.

09.jpg751  «Мама, мне оторвало руку». Сцена из спектакля. Красноярский ТЮЗ. Фото Ф. Подлесного.

Действие Бетехтин, как правило, заключает в строгую форму, создаёт прочный каркас. Артисты существуют в жёстком рисунке, выраженном в определённой пластике, манере говорения, передвижениях по площадке. Часто кажется, что его спектакли выстроены геометрически. Они состоят из прямых линий и острых углов, из квадратов и треугольников, овалы и окружности редки. Сюжетно это связано с тем, что мир, в котором находятся герои, пытается их подавить, превратить в слаженные механизмы и заставить двигаться по вычерченному маршруту или иногда бегать по кругу.

В «Рождестве» по пьесе Антона Лоскутова в Центре имени Вс. Мейерхольда угол небольшой площадки Надя Скоморохова оформила чёрными глянцевыми панелями, разделёнными белыми линиями, и он напоминает коробку в разрезе, вогнутый внутрь кубик Рубика. Герои спектакля перемещаются по этим квадратам, как по игровому полю «Морского боя» или клеткам кроссворда. Мужчина в исполнении Кирилла Ковбаса, застрявший в своих иллюзиях, рассказывает, как изощрённо убивает людей, случайных встречных, и довольно долго неясно, что происходит на самом деле, а что в его больном воображении. В этом пространстве он то и дело дёргается в конвульсиях и говорит резко и отчётливо, как будто слова отскакивают друг от друга. Женщина (Анастасия Мишина), которая пытается его вытащить, двигается там более свободно, а в её речи слова смыкаются и превращаются в мелодичный напев, потому что мир ночных кошмаров и страшных фантазий – не её мир. Каждому из них режиссёр выстраивает внешнюю линию поведения, и из этого образуется смысл. Она должна помочь герою выйти из пространства, ограниченного линиями, заставить отказаться от заданностей и начать просто жить. Соглашусь с Анной Павленко, которая пишет, что в финальной части спектакля «Женщина и главный герой уже не похожи на фантомы, они будто развоплощены наконец до реальных людей с психологически мотивированными фразами и и внутренней логикой. Финал не ставит точку – есть просто двое людей, сидящих словно на краю вселенной, после того, как утих порождённый сознанием ураган». Здесь они освобождаются от наваждения, и теперь, возможно, у них есть  будущее.

010.jpg751  «Сережа очень тупой». Сцена из спектакля. Театр «Старый дом». Фото В. Дмитриева.

Постановки режиссёра могут показаться статичными, да и материал он выбирает соответствующий. Ему интересно выводить на сцену персонажей, которые не совершают поступков (приговор поколению?). В спектакле «Старого дома» «Серёжа очень тупой» главный герой отказывается от инициации ради того, чтобы и дальше жить привычной жизнью. Его бездействие выражено буквально: Серёжа (Тимофей Мамлин) почти всё время приклеен к офисному стулу, на котором катается по стильно обставленной квартире (художник Алексей Лобанов выстроил реалистичный жилой интерьер). Поскольку герой до конца так и остаётся в неведении, суть происходящего прочитывается через образ его жены Маши (Наталья Немцева). В её оценках заметно, что героиня связана скурьерами, они будто принадлежат одному сказочному миру: курьеры – это злой Змей Горыныч, воплотившийся в трёх телах, а Маша – Василиса Премудрая, оберегающая своего суженого. Когда она хватается за живот и сжимается от боли, становится понятно, что в посылке – нечто, имеющее отношение к её естеству, её сказочной природе. Она не может допустить, чтобы Серёжа открыл коробку, потому что тогда Машу унесёт Кощей, а Ивану-дураку придётся превращаться в Ивана-царевича и умирать за неё. И поскольку Серёжа здесь – герой из реальности, и он не понимает, что должен делать, – он слепо следует указаниям жены, чтобы так и не совершить поступка и навсегда остаться обывателем, очень-очень тупым Серёжей.

011.jpg751  Т. Мамлин (Сережа). «Сережа очень тупой". Театр «Старый дом». Фото В. Дмитриева.

На последней «Любимовке» Никита Бетехтин ставил читку пьесы Ирины Васьковской «Рейп ми», где герои опять же живут обычной жизнью, плывут по течению и ничего не делают, чтобы что-то изменить, например, выйти из токсичных отношений. Оля (за неё читала Анастасия Мишина), кажется, готова кричать: «Изнасилуй меня», чтобы жизнь наконец вышла из привычной колеи. Она участвует в свинг-вечеринке, кормит друга пиццей, хотя знает, что ему нельзя глютен, наблюдает за тем, как он умирает, а в финале заселяется в квартиру, где её бывший муж покончил жизнь самоубийством, чтобы хоть что-то почувствовать. И всё равно ничего. Думаю, режиссёр выбрал эту пьесу, потому что всеобщая апатия доведена в ней до предела. У человека не возникает даже мысленного импульса к действию, какой был, например, у чеховских героев. Кажется, это болезнь нашего времени, и в этом ощущении мы с Бетехтиным поколенчески совпадаем.

Статика и динамика – ключевые понятия для режиссёра. В эскизе  по пьесе Хайнера Мюллера «Цемент», который Бетехтин делал в «Старом доме», жители посёлка застывали в скульптурной композиции, когда слышали оглушительные шаги Глеба Чумалова (Ян Латушев), возвращавшегося с войны, а их лица были искажены ужасом. Статичные образы, в которых видимое действие отсутствует, Бетехтин наполняет внутренним напряжением, поэтому в его спектаклях возникает учащённый пульсирующий ритм.

07.jpg750  «Летние осы кусают нас даже в ноябре». Сцена из спектакля. Кемеровский театр драмы им. А. В. Луначарского. Фото А. Мохаммада

Скажем, «Летние осы кусают нас даже в ноябре»  по пьесе Ивана Вырыпаева в Кемеровском театре драмы. Большую часть времени Елена, Марк и Йозеф, которые называют себя Саррой, Робертом и Дональдом, проводят на красных пластиковых шезлонгах вокруг крошечного, метр на метр, бассейна, а над ними мерно покачиваются китайские фонарики, напоминающие полуразрушенные осиные ульи. Герои  вроде бы находятся там, где должны расслабиться, но не могут этого сделать, потому что Роберт настойчиво пытается выяснить, у кого в прошлый понедельник гостил его брат Маркус, ведь не мог он одновременно быть и у его жены, и у его друга. В спектакле, как и в пьесе Вырыпаева, у этого ребуса нет решения, но герои, как водится, об этом не знают и, несмотря на отстранённую интонацию и замедленный темп речи, постепенно всё больше и больше раздражаются. Бетехтин вставляет в действие «перебивки» (мигание фонарей-ульев, сопровождаемое электрическим скрежетом), которые разделяют спектакль: этот странный разговор может внезапно оборваться и так же внезапно продолжиться, кажется, что персонажи зависли во временно пытаются справиться с внутренним распадом.

Время замедляется и в «Чёрной коробке» по пьесе Павла Пряжко – спектакле Центра им. Вс. Мейерхольда. Герои этой истории из 2016 года переносятся на 30 лет назад, во времена советского детства и застревают в чёрной коробке – школе-интернате, где когда-то учились. Здесь есть директор и завуч – пара диктаторов, которые указывают школьникам, куда им идти и что делать, и время от времени спрашивают, в каком году они находятся и сколько им лет. Школьники относятся к этому по-разному: кто-то подстроивается под режим и изо всех сил пытается угодить старшим, а кто-то понимает весь абсурд ситуации, хочет сбежать  и вернуться в настоящее. «Взрослые прыгают в своё детство, хотят жить по тем законам, которые были им когда-то понятны и комфортны, и отказываются воспринимать любое изменение, которое непонятно и некомфортно, –отмечает Елена Груева. – В данном случае учитель, Валентин Самохин, понимает, что время, вообще-то сдвинулось, а люди ведут себя  так, как будто ничего не произошло».  Действие спектакля разрежено, бессобытийно: герои обмениваются репликами, смысл которых удаётся уловить не сразу, и ходят вокруг дивана, расположенного в центре небольшой комнаты. Только в финале у них получается выйти из этого круга и, играя в «классики», выпрыгнуть обратно в 2016-й. Никита Бетехтин создаёт здесь видимость благополучной развязки: персонажи перестают двигаться по заданной траектории, преодолевают временной портал и, наверное, становятся свободными, но это не точно. Мы не знаем, что будет с ними дальше и каким образом советское прошлое отразится в настоящем. Из-за этого «Чёрная коробка», как и большинство спектаклей режиссёра, оставляет тревожное ощущение.

В счастливые финалы сегодня уже не верится, и совершенно нет уверенности в завтрашнем дне.

«Петербургский театральный журнал», № 4 (98) 2019